Иоанн Златоуст о театре, о смехе, об искусстве, о комедии, о разврате, о зрителе в театре. «Посему я предупреждаю и объявляю громким голосом: если кто после этого увещания и наставления пойдет на нечестивые и гибельные зрелища, того я не впущу внутрь этой ограды, не сделаю причастником таинств, не позволю ему прикоснуться к священной трапезе, но как пастыри отделяют шелудивых овец от здоровых, чтобы болезнь не распространялась и на прочих, так точно поступлю и я… В начале я употреблял увещание и совет, а теперь, после такого увещания и наставления, необходимо, наконец, прибегнуть и к отсечению. Ибо, хотя я и не имею железа, но имею слово острейшее железа, хотя я и не ношу огня, но есть у меня учение пламеннейше огня и могущее жечь сильнее…» (Из слов против зрелищ)

Иоанн Златоуст о театре

Эпоха мученичества, эпоха гонений на христиан прошла. И принятие христианства открывало путь не к мученическому венцу, а к государственным должностям, доходным епископским и пресвитерским кафедрам. И победившее христианство, сразу стало хиреть и вырождаться. Восстало множество ересей, которыми были охвачены целые народы и государства.

Тогда появилось новое движение – монашество. Юноши покидали благополучные семьи и устремлялись в палящие африканские пустыни под руководство опытных старцев. И пустыня приносила духовный плод. Это было массовым поветрием времени. Иоанн Златоуст (347 – 407 г.г.) тоже прошел монашеский искус. Но этого было недостаточно. Высокие достижения монашеского духа, доступны лишь немногим. Иоанн Златоуст, как и его великие современники, уже были в состоянии вывести христианство на новый, высочайший уровень. Для этого потребовалось переработать, переосмыслить культурное наследие античности, и они это сделали. Огульное отрицание всей античной культуры, всех привычных устоев, свойственное первым христианам, и поражавшее современников своей смелостью, уже было не эффективно. Надо было вникать в тонкости, разбираться в деталях, надо было знать, читать, чтобы убеждать.

Обучение эллинским наукам, тогда еще не стало элементом классического образования, однако, будущие святители были отданы своими верующими и благочестивыми родителями в языческие школы. Мать Иоанна Златоуста – Анфуса, славилась своей высокой нравственной жизнью, впоследствии она тоже была причислена к лику святых. Иоанн Златоуст учился риторскому искусству в родном городе Антиохии у одного из самых знаменитых риторов своего времени Ливания. Хотя это была типично эллинская школа, весьма далекая от христианства, Ливаний считал Иоанна лучшим учеником. Несколько лет Иоанн совершенствовал свое риторское искусство, имея адвокатскую практику. Потом он напишет: «сила слова не дается природою, но приобретается образованием» (44 т.1, кн. 2, О священстве, Слово V, 464).

Великие старшие современники Иоанна Златоуста каппадокийцы Григорий Богослов и Василий Великий, учились в афинской школе, во вселенском центре языческой науки. Их взгляд на культурное наследие античности, в котором видное место занимает театр, очень важен, потому что этот взгляд стал общецерковным.

Произведения святых отцов передают и саму атмосферу современного им общества. Языческая культура, а вместе с ней и театр, незаметно вошла в быт христиан. Никакое собрание, никакое торжество, не обходятся без вещей, в которых просматривается явное языческое наследие. Это сами наряды, украшения, женская косметика, мода вообще. Приглашенные музыканты играли в богатых домах на «сладкозвучных авлосах», упоминание о которых наиболее часто встречается, и других инструментах, ароматные курения, перемена блюд. А потом незаметно дело доходит до танцовщиц и скоморохов. «Где нега и роскошь, где пьянство и всякие забавы, там нет ничего твердого, а все шатко, непостоянно. Слушайте это вы, которые любите смотреть на пляшущих и тем растлеваете свое сердце» (цит. по 10 523). Это сказано уже о христианах, обращено к крещеным людям, а не к каким-то язычникам. Забавы, пляски – растлевают сердце. Приговор театру готов. И «обольщение таково, что эту отраву душ принимают даже с удовольствием» – восклицает христианская душа. Необходимо было появиться такой душе, – нравственному зеркалу, отражающему общество в неискаженном виде. И этим зеркалом стали проповеди Иоанна Златоуста и других святых отцов церкви.

Вот что, например, говорит Златоуст о распущенных нравах своих прихожан.

«Можно ли сказать? Церковь сделалась театром! Сюда приходят женщины, одетые с большим неприличием и бесстыдством, чем те, кто блудодействуют там. За собой они привлекают сюда и бесстыдников. Если кто хочет соблазнить женщину, никакое место, мне думается, не кажется ему удобнее церкви; и если кому нужно продать или купить, церковь ему кажется удобнее, чем площадь. Здесь сплетничают, здесь выслушивают сплетни более чем где-нибудь, и если вы желаете знать новости, то здесь вы их узнаете более чем у судилища, или в приемной врачей… Терпимо ли это?» (39 На I Послание к Коринфянам, беседа XXXVI, п.6).

Поразительная картина, и вряд ли она преувеличена святителем. И в церкви «бесстыдство», что же за ее пределами? В церкви и знакомились, и флиртовали, и сплетничали, и торговали. И вот она уже ничем не отличается от «растлевающего сердце» театра. Здесь впервые обстановка церковная уподобляется театру.

Бороться с театром, и, вообще, с духом развлечений, одними запретительными мерами было невозможно. Началась борьба словом. Слово, красноречие, – искусство риторов и софистов становится христианским оружием. Это оружие выбито из рук язычества, вот что происходит в 4-ом веке. Какие бы резкие, чересчур суровые суждения не звучали, они строились по законам общепринятой эллинской науки, и это было главным. Опять, как четыре века назад, христианское слово было услышано обществом.

Вот пример красноречия Учителя Вселенской Церкви Григория Богослова, имеющий некоторое отношение и к театру: «Да погибнет тот, кто первый начал раскрашивать Божию тварь. Потому что он первый примешал к краскам бесстыдство, как иногда бесстыдные скоморохи, не достойные имени мужей, выставляют наружу изображение сокрытого внутри безобразия, и за сим, естественным образом следуют у них пляски, гнусное кривлянье благообразных членов, нравящееся людям безрассудным, так и сии женщины, надев на себя снаружи чужой образ – этот смехотворный, а не священный покров стыдливости, предаются потом движениям, достойным своего испещренного лика» (23 На женщин, которые любят наряды. 249).

Странно это звучит сейчас, чересчур категорично, достойны ли таких проклятий («да погибнет…»!) любительницы макияжа? Если бы в современных косметических фирмах читали учителей церковных, они бы содрогнулись от такой тирады. Однако это стало христианской классикой, и сказано, как мы увидим в дальнейшем, не случайно. И до сих пор актуально, поскольку не личность, а имидж играет все большую и большую роль.

Театр постоянно упоминается христианскими экзегетами в самых разнообразных сочетаниях, как средство обольщения, как орудие развращения. Наряды – театральны, они описываются как театральные костюмы, именно из-за нарядов «церковь сделалась театром». Косметика – это скоморошьи маски. С театром сравнивается то, что нужно вывести из сферы приличий.

Иоанн Златоуст, став архиепископом Константинопольским, больше других святых отцов потрудился в обличении театра. И это понятно, ведь столица Восточной Римской Империи, где находилась первосвятительская кафедра, была наводнена всевозможными зрелищами, большинство из которых достались ей по наследству от языческого Рима. Конечно, ни Златоуст, ни другие богословы не посвящали театру специальных бесед. Слова о театре, попадают в беседы на темы Священного Писания, как отступления, отклик на злободневные события, без чего беседы на отвлеченные богословские темы, было продолжать невозможно. Поэтому все собранные здесь цитаты вырваны из контекста, но с общим контекстом они никак и не связаны. Зато они связаны с контекстом текущей за стенами храма жизнью. Они отрывочны, не содержат какого-то целостного театрального (или уместнее сказать антитеатрального) учения, все они сказаны с ярко выраженной эмоциональностью, и сильным обличительным пафосом. И, тем не менее, именно благодаря этим отступлениям, которые содержат картины реальной жизни, мы многое узнаем о быте современников Златоуста. И среди укоренившихся привычек, – въевшиеся в быт театральные зрелища. Они всюду, не только в специально отведенных для них местах – амфитеатре. И, как мы только что услышали, – в церкви, и на площади, на ипподроме, и дома, на званых пирах… Может быть, как раз о театре мы узнаем не многое, но зато самое главное, что нужно о нем знать. О его сильном воздействии на зрителя, о его безнравственности, и о его онтологичности.

Напомним, что наиболее распространенными жанрами римского театра, которые достались в наследие и Византии, были: «пирриха» – красочный спектакль с музыкой, танцами, фейерверками, близкий по форме к балету, древний прообраз современных эстрадных шоу; «пантомима» – пластические сценки на мифологические сюжеты. Жанры комедии: «паллиата» (комедия плаща, по-гречески плащ – «паллиум»). В жанре паллиаты писал, например, Тит Макций Плавт (250 -184 г.г. до Р.Х.). Популярностью пользовалась «ателлана» – народная итальянская комедия, фарс. Ее название говорит о происхождении из города Ателлы. И конечно, цирк, с травлей зверей, с гладиаторскими боями. Среди зрелищ – кулачные бои, бега, спортивные состязания.

Об искусстве

Что касается взглядов на искусство, то Иоанн Златоуст определяет «необходимые искусства», среди которых «врачебное искусство, зодчество и т.д.». И «излишние искусства», – которые даже «нельзя назвать искусствами». Это, например, «искусство приправлять кушанья». Эти искусства не только не полезны, но даже вредны, «потому что повреждают душу и тело, легко приучая к сластолюбию, которое есть мать всех болезней и страданий. Среди них – живопись и умение выводить узоры, … потому что они вводят только в лишние издержки, а искусства необходимые, служащие для поддержания нашей жизни, должны доставлять и приготовлять нам нужное. Бог на то и дал нам мудрость, чтобы изобретать способы, как поддерживать бытие свое, а изображать животных на стенах, или одеждах, скажи мне, полезно ли к чему-нибудь? Потому-то многое надобно бы выкинуть в ремесле сапожников и ткачей. Они многое ввели для щегольства; что было нужного, то испортили, и к искусству примешали ухищрение» (42 кн. 1, На Евангелие от Матфея, 502).

Это теория, и теория далеко не новая. Мысль, что прекрасное это то, что полезно, высказывал еще Сократ. Деление искусств на полезные и бесполезные, только теоретическое, когда же дело касалось оценки конкретного произведения, то тут взгляды теоретические не находили применения, и искусство сохраняло всю свою полноценность, всю таинственную власть над душами людей. Поэтому свою теорию искусства Златоуст никогда не применял на практике. Например, описание монашеского псалмопения, могло бы быть причислено к «излишним искусствам», но красота его такова, что ничто здесь не кажется излишним. Ни протяженность, ни сладкозвучие, тут ничего не излишне. И, наоборот, в театре вся «прелесть» его излишня и вредна. То есть у Златоуста искусство, на самом деле, делится на церковное и на не церковное. Возводящее душу к Богу и на отвращающую от Бога.

Что же касается искусства живописи, то мнение Златоуста объяснить трудно. В его время уже писались иконы, и христианские храмы украшались росписями живописцев. Художники были выписаны еще императором Константином для обустройства Иерусалимского храма Гроба Господня.

«Тоже случилось и с зодчеством. Доколе оно строит домы, а не театры, занимается необходимым, а не излишним, – я называю его искусством, точно так же и искусство ткать, доколе оно готовит нужное для одежды, а не подражает паутинкам, не тратит трудов на произведения смешные и пышные без меры, – называю искусством же…» (там же).

И в зодчество попал театр как отрицательный пример искусства. Интересно, что здесь мы видим, применяется к искусству понятие «меры», которым мы пользуемся и поныне. «Пышное без меры» – возможно, это искусство и называет Златоуст «излишним».

Самое достойное для Златоуста искусство, это быть милосердным. Обосновывает он это очень просто. Без любого искусства жизнь будет продолжаться, как ни в чем ни бывало, а без милосердия сама жизнь была бы невозможна. «Быть милосердным к неимущим, и тогда он будет знать искусство, лучшее всех исчисленных. И подлинно, искусство это лучше всех других, для него мастерская устроена на небесах. Орудия его – не железо и медь, а благость и добрая воля, наставник в этом искусстве – Христос и Отец его» (там же, п.4, 501).

Интересные замечания Златоуст высказывает о, несомненно, нужном, а не «излишнем» искусстве псалмопения.

«При таком песнопении, будет ли кто стар или молод, или с грубым голосом, или совершенно незнаком со стройностью пения, в том не будет никакой вины. Здесь требуется целомудренная душа, бодрый ум, сердце сокрушенное, помысел твердый, совесть чистая, если с этим качествами ты вступишь в святый хор Божий, то можешь стать наряду со святым Давидом. Здесь не нужно ни псалтыри, ни натянутых струн, ни искусства, и никаких орудий…» (43 О псалмопении. 46, 124). – Не правда ли, загадочное это пение! Без голоса и струн!

«Но если захочешь, можешь сделать самого себя псалтырью, умертвив члены плотские и настроив свое тело согласно с душою». И когда плоть будет повиноваться духу, » тогда ты составишь духовную мелодию». Вот каково должно быть духовное искусство! «Здесь не требуется искусство, приобретаемое долговременным упражнением… Для этого не требуется особого места … можно взывать и молча. Так взывал и Моисей, и Бог услышал … Можно петь и без голоса, когда душа внутри издает звуки; потому что мы поем не для людей, но для Бога, Который может слышать и сердца и проникать в сокровенную глубину нашей души» (там же).

При таком пении, стоя в храме, никто, пожалуй, ничего бы не услышал. Это молчаливое пение как бы идеал богослужения. Это безголосое, беззвучное пение можно назвать и бесплотным пением. Но всякий может подтвердить, что такое пение, и такое искусство существует. Потому что душа каждого человека, когда бы то ни было, но так пела.

О комедии и пиррихе

Самое цитируемое высказывание св. Иоанна о театре мы уже приводили, он говорит, что театр это: «жилище сатаны, позорище бесстыдства, школа изнеженности, аудитория чумы, гимназия распутства». В «Беседах на «Деяния апостольские» он говорит о пагубности зрелищ в таких словах: «здесь смех, бесстыдство, бесовское веселие, бесчиние, потеря времени, бесполезное употребление целых дней, возбуждение нечистых пожеланий, упражнение порочных похотей, школа прелюбодеяния, училище разврата, поощрение безнравственности, побуждения к смехотворству, примеры непристойности» (40 Беседа XLII. На деяния апостольские, 347).

Если через эмоциональный строй вникнуть в суть этих отрывков, то мы увидим, что отрицается в них не театр, а порок. Действительно, не против школы, жилища, аудитории, училища, гимназии или побуждения, поощрения, примера, восстает святитель, но против распутства, бесстыдства, непристойности, безнравственности, разврата. Иначе и быть не может, не надо быть специалистом в экзегетике, чтобы понять, – бороться с театром как таковым не дело церкви, церковь борется за сами души человеческие, но не воюет с какими-то культурными формами. Сам христианский храм, вобрав в богослужение театральную образность, стал в противоположность этим зрелищам аудиторией добра, гимназией нравственности, жилищем Бога Живого. Это стало возможным только потому, что театральность, театральная онтология христианством не отрицалась.

Стать школой, гимназией и даже университетом стремился и сам театр, иногда этого удавалось достичь. «Это такая кафедра» (21, т. 4,60), – как бы перекликаясь с учителем Вселенским через 15 веков, говорит о театре Н. В. Гоголь в «Выбранных местах из переписки с друзьями». Однако назначение этой кафедры (которая, конечно же, стоит в гимназии) Гоголь видит другое: с нее «…можно много сказать миру добра» (там же). Правда, театральная практика так и не смогла сценически воплотить заветы Гоголя. В этом письме Гоголь упоминает и Златоуста. И заключает, что духовные лица «восстают» не против театра, а против «того вида, в котором он нам теперь является» (там же).

В «Беседах на Евангелие от Иоанна Богослова» св. Иоанн Златоуст так говорил о том, что можно увидеть и услышать в современном ему театре: «…слушать блудных женщин, произносящих постыдные речи, а еще постыднейшие творящие дела… также изнеженных юношей, которые взаимно друг друга бьют и бьются. Как же ты можешь вполне очиститься, оскверняемый такой грязью? Все там – смех, все стыд, там ругательства, насмешки, выходки, все – разврат, все – пагуба» (41 410).

Обычно подобные оценки переносят на театр вообще. Справедливо ли это? Если вчитаться, то можно довольно точно восстановить картину театрального представления, которая имеется в виду. «Постыдные речи блудных женщин» – это, конечно, комедия, которая, в общем-то, и до сих пор строится на подобном низкопробном юморе (измена жены, отношения любовников). Юноши, которые «бьют и бьются», – возможно, гладиаторы или кулачные бойцы. «Все там – смех, все – стыд», – где смех? – В комедии! И только в комедии. В предыдущем отрывке тоже узнаваемые характеристики комедийного жанра: «смех, бесстыдство, бесовское веселие…». В «Прометее прикованном» Эсхила подобного нет и в помине! У Софокла, Еврипида тоже. Значит, святитель пишет об одном театральном жанре, – комедии, – а не вообще о театре!

«Там ругательства», – ну, а уж ругательства, самые отборные, и сейчас в моде на московской сцене. «Насмешки, выходки» – это тоже о комедии, причем о самой непритязательной: о мимодиях – репризах типа современной клоунады. И «разврат», и «пагуба» – все говорит о низкопробности этих зрелищ, такого не скажешь ни о трагедии, ни о драме.

Театр и зритель

Обличительные слова Вселенского Учителя и Святителя обращены не только к театральным жанрам современного ему театра, но и к зрителям. Ибо они, «даже не подозревая худого, но такие развратные представления принимают с рукоплесканиями, с восклицаниями и громким смехом» (42 кн. 1, 70). Театральная атмосфера опять описана, узнаваемо, «громкий смех» может сопутствовать только комедии.

Эти зрелища вредны тем, что «воспламеняют сердце ко греху», «возбуждают нечистые пожелания», учат разврату, «дают примеры непристойности». «Хотя бы ты и не имел совокупления с блудницей, но имел с ней связь пожеланием и сделал грех волею». «Пагуба» от театра ясна, это зрелище непристойное. Участвовать в этом, смотреть на это, конечно, безнравственно. Но если бы все было так просто, то театр, наверное, не имел бы такой власти над зрителями.

«Обольщение театра», как пишет Златоуст, прокрадывается незаметно. Зритель, даже убежденный христианин, «не подозревая худого» неожиданно теряет на спектакле нравственную систему координат, и «развратные представления принимает с рукоплесканием, с восклицаниями и громким смехом». (Опять заметим, что описана все-таки комедия.) Такому воздействию на зрителя способствует само место, сама атмосфера театра. Песни, мелодии, ослабляют «силу ума», подготавливает к последующему «обольщению блудниц». Очарование искусством, чары искусства, которые воспринимаются нами теперь как неотъемлемое свойство искусства, описывается Златоустом, как его главное зло. Театр обольщает незаметно и зрители не сознают этого обольщения, поддаваясь ему. Сценический образ имеет огромное воздействие на душу, если бы не имел, то и бороться святым отцам было не с чем.

Святитель увещает, что посещение таковых зрелищ недостойно христианина, а это не понимали, «не подозревали худого». Вот цель главная святых отцов, открыть глаза на, казалось бы, безобидные вещи. Возможно, и тогда, как и сейчас всё в театре принимали просто за некую «культурную ценность», приобщиться к которой считается долгом любого культурного человека. А вот что говорит об этом Златоуст: «Не написанным в горнем граде, не принявшим духовное оружие свойственно это, но тем, которые облекли себя дьяволу. Это он, он самый изобрел такое искусство, чтобы привлекать к себе воинов Христовых и ослаблять силы их духа» (43 411).

Какое «такое искусство», уточним еще раз, имеет в виду святитель? «Где диавольские образы, сатанинские басни и блудные песни… где представляют постыдные драмы прелюбодеяния…» где слушают «сквернословящую блудницу» (44 т. 4, Три беседы о Давиде и Сауле, беседа 3, 855- 856), – так он характеризует это искусство в своем поучении. Именно это искусство «изобрел… он самый» – дьявол. Ни на какое другое искусство Учитель Церкви нам не указывает, а значит, мы не должны распространять эти слова на весь театр вообще, на театр как таковой, и на все искусство.

«Драмы прелюбодеяния» это как нам кажется всё же не семейные драмы, а скорее похождения богов и мифологических героев. Нет не «Анну Каренину» имеет в виду святитель, а, скорее всего то, что сегодня наводняет телеэкраны в поздние вечерние часы. Представления с элементами эротики и порнографии. (Напомним эти передачи, большинство из них уже тоже история – «Плей-бой», «Эротические шоу мира», «Только для взрослых», «А-эротика», «Клубничный десерт», «Про это» и легион других.) К этому же сорту зрелищ нужно отнести многочисленные фильмы, перенасыщенные развратом и жестокостью. Зрелища, которые имеет в виду Иоанн Златоуст, хорошо известны нам и ныне, распространены и с помощью новых технических средств находят путь в каждый дом. Принято считать, что такие зрелища не приносят нравственного вреда, а наоборот, чуть ли не излечивают от всякого рода «комплексов», «маний», снимают напряжение, будят творческую фантазию, дадут ключ к новым, неординарным решениям производственных, финансовых и других проблем… Смотри, пробуй, воплощай в жизнь, экспериментируй, и это даст «освобождение», – такова нехитрая апологетика современной либеральной идеологии. На самом деле тут находят освобождение разве что от природной нравственности, и от последнего робкого голоса совести.

Любителей подобных впечатлений св. Иоанн Златоуст изгоняет из «священного притвора». В церкви может остаться только тот, кто «имеет расположение духа достойное пребывания здесь». Для возвращения к церковной жизни нужно очистить себя покаянием. «…Осквернившие себя на зрелищах в театре и, несмотря на запрещение ходить сюда, пока не очистятся от нечистоты греховной, … бесстыдно приходящие в церковь, усиливают свою болезнь и растравляют рану» (43 кн. 2, Против ушедших на зрелища. Поучение 159, 416. 44 Три беседы о Давиде и Сауле. Беседа III, т.4, 855).

Свое слово о театре Учитель Вселенский заканчивает прямым обращением к аудитории: «…Говорят, что варвары, услышав об этих беззаконных зрелищах и непристойных удовольствиях, произнесли весьма мудрое изречение, сказав: римляне выдумали эти удовольствия, потому что не имели жен и детей» (42 414). Из этих слов следует, что подобные зрелища и варварам смотреть было стыдно, а вместе с детьми и женами просто невозможно. А «культурный» римский, а потом уже и византийский театрал, потеряли «варварскую» стыдливость.

Театр и церковь

Интересно, что Святитель не однажды прибегает к сравнению театра с богослужением, вернее, он не сравнивает, а противопоставляет их: «испытай самого себя, каков ты был по возвращении из церкви и каков по выходе из театра, и тебе не будет нужды в наших словах» (43 Против ушедших на зрелища, Поучение 102, 410).

Произведения святых отцов, отличаются от трудов философов, тем, что они никогда не устаревают. Они касаются вопросов вечных, нестареющих, творения святых отцов это не памятники эпохи, это другое, это незыблемые сваи, краеугольные камни жизни церкви.

Церковь и театр это непрестанный источник для противопоставления, мы можем найти множество подобных мест у Иоанна Златоуста. Вот одно из самых пространнейших сравнений.

Сначала дается картина жизни монашеской, если кто захочет снять фильм о жизни монахов IV века, то нельзя найти источник более точный, чем это описание очевидца, и участника монашеской жизни.

«Надлежало бы вам собственными глазами видеть это; но так как вы не хотите, и проводите жизнь в шуме и на торжищах, то, по крайней мере, на словах опишу вам, хотя одну часть их образа жизни, – всей же их жизни описать невозможно. Эти светильники жизни, едва начинает восход солнце, или еще до рассвета, встают с ложа здоровые, бодрые и свежие (потому что их не возмущает никакая печаль, ни забота, ни головная тяжесть, ни труд, ни множество дел, ни что-нибудь другое тому подобное, но они живут, как ангелы на небе), они составляют один хор и «как бы едиными устами поют гимны Богу всяческих»… чем отличается от ангелов этот лик поющих и восклицающих на земле: «Слава в вышних Богу и на земли мир в человецех благоволение» (Лук. 2. 14)? И одежда их соответствует их мужеству. Они облечены не в длинные одежды, как люди изнеженные и расслабленные, но одежды их приготовлены, как у тех блаженных ангелов: Илии, Елисея, Иоанна и прочих апостолов, у одних из козьей, у других из верблюжьей шерсти, а некоторым довольно одной кожи, и то совсем обветшавшей. Потом, пропевши свои песни, с коленопреклонением, призывают прославленного ими Бога на помощь в таких делах, которые другим не скоро бы пришли на ум. Они не просят ни о чем настоящем…» (42 т. 4 Толкование на святого Матфея Евангелиста, беседа LXVII, 697).

Далее Златоуст сравнивает эту жизнь с жизнью театралов, и тоже рисует картину.

«Где теперь те, которые предаются дьявольским пляскам, непотребным песням и сидят в театре? Стыжусь вспоминать о них. (По всей видимости, отлученные от церкви, перестали ходить на службы вовсе, выбрав между театром и церковью – театр Л.А.) Итак, посмотрим и мы на это сонмище блудных жен и непотребных юношей, собравшихся в театре, и их забавы, которыми многие из беспечных юношей завлекаются в их сети, сравним с жизнью блаженных. Здесь мы найдем различия столько же, сколько между ангелами, если бы ты услышал их поющими на небе стройную песнь, и между собаками и свиньями, которые визжат, роясь в навозе. Устами одних говорит Христос, а языком других – дьявол, там самые трубы издают звук, соответственный их нескладному голосу и уродливому виду, когда он надувают щеки и натягивают жилы. А здесь издает звук благодать Духа Святого, которая вместо труб, гуслей и флейт употребляет уста святых. Впрочем, что бы я ни говорил, невозможно вполне представить того удовольствия людям, привязанным к персти и плинфоделанию. Потому желал бы я взять кого-нибудь из пристрастившихся к театру, отвести в монастырь и показать собрание святых мужей; тогда мне уже не нужны были бы слова. … Там (в театре) слушатель тотчас воспламеняется огнем нечистой любви: если мало взора блудницы зажечь сердце, то голос ее влечет в гибель; а здесь, если бы даже душа и имела что-нибудь нечистое, она тотчас оставляет это. И не только голос и взор, но и самые одежды блудниц еще более приводят в смущение зрителей».

Актрис святитель неустанно именует блудницами. Их способы воздействия: «дьявольские пляски», «непотребные песни», голос, глаза, костюм, движения. Ни характеров, ни сюжета, никакой другой содержательности, кроме «влечения в гибель», воспламенения «огнём нечистой любви». Имеется в виду опять пирриха с целым оркестром из «труб, гуслей и флейт». То есть некое, говоря современным языком, эстрадное шоу, единственная цель которого и есть – привлечение зрителей с помощью известных ещё в 4-ом веке «зажигательных» средств. На этом сравнение не заканчивается. Святитель рисует бедняка, зашедшего в театр. И бедняк приходит в досаду на то, что актеры, дети «поваров и сапожников, а часто и рабов» – живут в роскоши. Придя же в монастырь, он увидит и детей богачей и знатных живущих в нищете, и он утешается этим.

«В театре, когда посмотрят на блудницу в золотом уборе, бедный станет плакать и рыдать, видя, что жена его не имеет ни одного такого украшения, а богатые после такого зрелища будут презирать, и отвращаться своих супруг. Как скоро блудница представит зрителям и одежду, и взор, и голос, и поступь, и все, что может возбудить любострастие, – они выходят из театра воспламененные страстью, и возвращаются к себе домой уже пленниками» (там же, 696).

Прервемся ненадолго. Актриса уже насовсем получила именование блудницы. Это как бы её постоянный образ, в любой роли она играет блудницу. И это не голые слова, дальше обязательно описывается эта игра, и средства, которыми пользуется актриса. «Золотой убор», «взор, и голос, и поступь» – возбуждающие любострастие. Отметим жанр – здесь продолжается описание известной нам пиррихии – балета с музыкой и пением. «Возбудить любострастие», «воспламенить страсть» – это главная цель описанного зрелища. Нет, это не примитивное зрелище, это искусное зрелище! Именно так его характеризует святитель. Здесь всё до мелочей продумано для достижения необходимого эффекта! Это зрелище избирает самый короткий путь чтобы завлечь зрителя, этот путь – соблазнение. И апеллирует блудница, как точно замечает святитель к «сонмищу блудных жён и непотребных юношей, собравшихся в театре». Апеллирует зрелище к полу.»Любострастие», «страсть» в устах святителя это половые инстинкты, на которые воздействует зрелище. Святитель описывает все средства порнографического искусства и итог его воздействия на общество.

«Отсюда происходят обиды, бесчестия, отсюда вражда, брани и каждодневные случаи смертные; и жизнь становится несносною такому пленнику, и жена ему уже не мила, и дети не по прежнему любезны, и весь дом приходит в беспорядок, и самый свет солнечный, наконец, кажется для него несносным» (там же, 698). Непристойные зрелища рождают семейные конфликты и распады семей. К этому выводу подводит нас Иоанн Златоуст.

«Столько-то зла производит театр, и столько добра монастырь: один овец делает волками, а другой и волков обращает в агнцев. …Продолжим наше сравнение и рассмотрим, какое удовольствие доставляет нам то и другое пение, то и другое зрелище, – и мы увидим, что в первом случае оно продолжается только до вечера, пока зритель сидит в театре, а после язвит его больнее всякого жала; полученное же в монастыре удовольствие непрестанно сохраняет свою силу в душах зрителей, навсегда остается в их мыслях и образ виденных ими мужей, и приятность места, и простота жизни, и чистота общества, и сладость прекрасного духовного пения» (там же).

Острое сравнение приводит к своему логическому завершению: монастырская жизнь тоже театр. Из этого можно заключить с абсолютной уверенностью, что Иоанн Златоуст не воевал против театра, а воевал с современным ему театром, противопоставляя ему театр мысленный, духовный театр. Воздействие которого на душу благотворно.

«Вот почему те, которые всегда наслаждаются этим тихим пристанищем, бегают уже людского шума, как бы какой-то бури. И не только во время своих песнопений и молитв, но и когда сидят за книгами, монахи доставляют зрителям приятое зрелище. После того, как кончится пение, один берет Исайю, и с ним беседует; другой беседует с апостолами; третий читает книги других писателей и любомудрствует о Боге, о мире, предметах видимых и невидимых, чувственных и духовных, о ничтожности жизни настоящей и величии жизни будущей».

Это содержательная часть духовного театра, она описывается еще на нескольких страницах.

И опять сравнение духовного искусства и непотребного театра.

«…Кто приводит на пиршества шутов, плясунов и непотребных женщин, призывают туда бесов и дьявола и наполняют свои домы множеством бесчинств, потому что отсюда происходят ссоры, блуд, прелюбодеяния, и множество зол… Те, которые призывают к себе Давида с псалтырью, чрез него призывают к себе Христа. А где Христос, туда ни один бес не осмелится не только войти, но и заглянуть…» (43 О псалмопении. 46, 123).

И опять в конце театр противопоставляется церкви: «те обращают свой дом в зрелище; а ты сделай свое жилище церковью» (там же).

А вот еще одно сравнение театра и церкви. Но теперь уже не православной церкви, а синагоги. «А они, собрав толпы изнеженных людей и скопище распутных женщин, весь этот театр и актеров увлекают в синагогу; ибо между театром и синагогою нет никакой разницы». (44 т.4, 847).

Театр в этом сравнении занимает место более высокое, чем синагога. И не по причине враждебных межконфессиональных отношений. Об этом говорит само Священное Писание, и Сам Спаситель. (О театре в Библии, заметим, ничего не сказано.)

«Я сказал, что синагога нисколько не лучше театра, – продолжает святитель, – и приведу на это свидетельство из пророка «Но у тебя было лицо блудницы, – ты отбросила стыд» (Иер. 3, 3). А где блудница предается блудодеянию, то место и есть непотребный дом. А лучше сказать, не только непотребный дом и театр, но и вертеп разбойников и логовище зверей: «не вертеп ли гиены… достояние Мое Мне» (Иер. 12, 8 и 7, 11) (там же).

В синагоге нет ни богослужения, ни таинства, поэтому здесь театр… Но и больше чем театр, синагога- «жилище демонов». И все это оттого, что иудеи в синагогах поклоняются не Богу, как они сами думают, а дьяволу. Златоуст приводит в подтверждение этой мысли слова Спасителя (Ин. 8, 19).

«Итак, если они не знают Отца, распяли Сына, отвергли помощь Духа; то кто не может смело сказать, – место то (синагога) – жилище демонов» (44 т.4, 847).

Иоанну Златоусту принадлежит удивительное сравнение театра с темницей. Это сравнение тоже станет классическим, и станет повторяться христианскими проповедниками во все века. Он говорит, что посидеть в тюрьме предпочтительнее, чем побывать в театре. В театре он видит только примеры непристойности. «Не такова темница; там смирение, вразумление, упражнение в любомудрии, презрение житейских благ. Я желал бы, чтобы ты встретился с человеком, который идет со зрелища, и с другим, который идет из темницы. Ты удивился бы, как душа первого возмущена, неспокойна, поистине как бы связана, и душа последнего спокойна, свободна, возвышенна. Ибо тот идет со зрелища, ослепленный видом тамошних женщин, несет на себе оковы, которые тяжелее всяких железных, – оковы тех мест, слов, действий. А выходящий из темницы, будучи свободен от всего этого, не чувствует ничего прискорбного… Он считает за счастье, что освободился от уз, становится непристрастным ни к чему житейскому» (40 Беседа XLII на Деяния апостольские, 201).

Убедительная речь, хотя вряд ли кому-то достанет духу сесть в тюрьму, чтобы проверить это, и научиться там любви к жизни. Да, Иоанн Златоуст умел удивлять самыми неожиданными и парадоксальными сравнениями. Кстати, из этого сравнения виден необычный метод театральной экспертизы, которым пользуется Златоуст. Он не ходит на представления, он не может туда ходить. Но ведь все представления разные, сколько можно описывать одно и тоже: смех, соблазн танцевальных движений, «как попало одетых женщин» (то есть полураздетых). Зрелища создают все новые и новые приемы и соблазны. И никуда не денешься от вопроса: «а вы сами видели, то, что критикуете, о чем судите?» Конечно, Златоуст не видел этого. Да, мы уже писали, что легкомысленные, порнографические представления эти были недостойны зрения. И Златоуст находит прием, способный убедить, он описывает результат зрелища, то впечатление, то воздействие, которое оно оставляет. Он видит возвращающихся со зрелища и замечает, что зрители после представления несут оковы «тех мест, слов, действий». То есть они находятся под впечатлением и впечатление это нечистое, любострастное. Таким же приемом впоследствии пользовался другой святой Иоанн – Иоанн Кронштадтский. О его отношении к театру скажем в своем месте.

Описание ипподрома и «ушедших на зрелища» относится к Константинопольскому периоду жизни Иоанна Златоуста. Иоанн Златоуст был возведен в сан Константинопольского архиепископа в 398 г., по желанию императора Аркадия. Не только столичная паства, но и столичное духовенство в это время не отличалось высоким нравственным уровнем жизни. И Златоуст начал борьбу с этим злом и главным орудием в этом ему служит проповедь. Заботясь о своей пастве (чтобы они не очень уж «жаловались на усталость и утомление, … житейские попечения»), Иоанн Златоуст, как это ни странно может показаться, сократил чин литургии. Он довел литургию до абсолютного совершенства. Она была лишена ненужных пауз, растянутости и представляла собой некое совершенное произведение. Литургию Иоанна Златоуста (главная часть ее – анафорная молитва, дошла до нас практически без изменений) можно отслужить всего за час, так что отсутствующие лишаются последних оправданий. И сегодня ежедневно, в тысячах православных храмах, по всей земле, совершается эта литургия и от многочисленных повторений ее красота не меркнет. И сегодня в храмах России мы можем любоваться отблеском красоты церковных служб, которые служились при Учителе Вселенском Иоанне Златоусте в Царьграде.

Иоанн Златоуст заботился о распространении христианства среди язычников. Для распространения православия среди восточных готов, которые поселятся вскоре на территории Крыма, образуя там христианские государства, он разрешил совершать богослужение на их языке и иметь им своих единоплеменных священников. Посылал миссионеров в языческие страны, в частности в пределы нынешней России.

В конце концов, Златоуст, такой ревностной деятельностью приобрел много врагов. Духовенство было недовольно им за строгие взыскания, налагаемые за распущенность, высшие классы за постоянные обличения их праздной жизни. Слово святителя не льстило никому, оно и сейчас жжет. Среди недовольных архиепископом оказалась и царица Евдоксия, которая считала себя задетой его обличениями. Среди врагов – епископы, которые мечтали низложить его.

Дважды Златоуста ложно обвиняли, он подвергался ссылкам. Первый раз его не успели увезти далеко, как город потрясло разрушительное землетрясение. Златоуста к всенародной радости, поспешили вернуть назад. Землетрясение утихло. И природа была возмущена человеческой несправедливостью. В 404 году Златоуст был низложен вторично и отправлен в ссылку, в которой умер 14 сентября 407г. Златоуст успел получить в Константинополе огромную популярность среди народа. Враги боялись его и низложенного. И за три года, оставшиеся до смерти, его успели увести в весьма отдаленные места. Он умер на территории нынешней Абхазии, в горном селении, недалеко от Сухуми.

О смехе

К комедии у Иоанна Златоуста отношение самое отрицательное. То же можно сказать и об отношении его вообще к смеху и шутливости.

«Сквернословие и шутки ведут к распутству. Не произноси слов ни шутливых, ни постыдных, и не приводи их в действие и ты угасишь пламя. Шутки нисколько не приличны для нас. Что пользы сказать шутку? Только возбудишь ею смех. Да не будет произнесено ни одного слова праздного… Теперь время не увеселения, но плача, скорбей и рыданий. А ты шутишь? … Время войны, а ты занимаешься тем, что свойственно актерам? … Кто говорит шутки, тот не святой. Это позволительно только играющим на сцене… Но играть комедии не свойственно христианину. Если это дело хорошее, то зачем оно предоставляется актерам? Ты делаешься актером и не стыдишься? У тебя есть язык не для того, чтобы передразнивать другого, а чтобы благодарить Бога» (44 т. 4, 501).

Это взято из 17-й «Беседы на послание к Ефесянам». Здесь смешное определяется как непристойность, сквернословие, передразнивание, актерство, злоречие, праздное слово. Явно, что из природы смешного удалено нечто очень важное, о чем не сказал святитель. Сама шутливость непременно ассоциируется у него с непристойной комедией.

Златоуст далеко не одинок в таком отношении к смеху, такое отношение было доминирующим в христианской среде. «…Бесстыдство, смех, а так же шутки не принесут тебе никакой пользы в день смерти; ибо все это находит себе место в сердцах неразумных» (27 Ефрем Сирин «О терпении и сокрушении слово поучительное», 567).

По свидетельству современников, сам Иоанн Златоуст в течение всей своей жизни избегал шуток и не позволял шутить в своем присутствии (50 гл. 191).

Отрицание смехотворчества, шутки, юмора – это прочная христианская традиция. Но это не единственная традиция. Еще более древние примеры, чем пример Иоанна Златоуста, показывают, что в некоторых случаях юмор, шутки даже необходимы. Из жития величайшего подвижника египетской пустыни Антония Великого (260 – 345 г.г.) мы узнаем, что он иногда шутил с братией.

Вот какой случай описан в его житии (30 12). Некий человек, который охотился в пустыне с луком, увидев, как шутит св. Антоний с братьями, соблазнился. Авва Антоний, духовными очами прозрев смущение брата, решил образно объяснить смысл шутки и сказал ему: «Положи стрелу на лук свой и натяни его». Он сделал так. Старец попросил натянуть лук еще. Тот еще натянул. И опять говорит: «Еще тяни». Охотник отвечал, что если еще натянуть лук, то он переломится. Тогда старец ответил: «Так и в деле Божием: если мы сверх меры будем напрягать силы братии, то они скоро расстроятся. Поэтому надо иногда давать некоторое послабление». Итак, смех может быть отдыхом, послаблением, а не только сквернословием, передразниваем и прочим непотребством.

Несмотря на веселый нрав, Авва Антоний достиг таких высот духовной жизни, что говорил: «Я уже не боюсь Бога, но люблю Его; «ибо любовь изгоняет страх» (1 Ин. 4, 18).

Авва Арсений был еще более суровым подвижником Египетской пустыни. Ему был голос от Бога: «Бегай от людей и спасешься». Братья спрашивали его (наверное, не без некоторой доли ревности и обиды): «Отчего ты бегаешь от нас?» Ответ аввы Арсения знаменит на все века: «На небе тысячи и мириады имеют одну волю, а у людей воли различны. Нельзя же мне оставить Бога и быть с людьми».

Авва Арсений никого не принимал и ни с кем не разговаривал. Один брат искал встречи с ним и в церкви нашел монаха, который согласился проводить его до кельи. Постучавшись у дверей, они вошли и приветствовав старца, сели молча. Долго они просидели, не нарушая благоговейного молчания. Через некоторое время поднялись и ушли. Странник попросил провожатого проводить его и к другому старцу – авве Моисею, чья келья находилась поблизости. Когда пришли к Моисею, тот принял их с радостью, шутками и отпустил ласково.

Тогда они стали молиться Богу: «Господи, открой, почему один для имени Твоего убегает людей, другой для Твоего же имени принимает их с открытыми объятьями» (72). И тогда в видении им были показаны два большие корабля на реке. На одном сидел авва Арсений и Дух Божий, плывущие в безмолвии; а на другом Авва Моисей и Ангелы Божии, которые питали его сотовым медом.

Так и плывут через века две равночестных традиции христианства. Одна строгая, суровая: молчания, постничества и одиночества. Другая же любвеобильная к людям, которых принимает старец у себя в келье, как Ангелов Божьих, и окормляет их поучениями, как пчелиным медом.

Даже в одном и том же монастыре можно встретить подвижников столь разного и, казалось бы, даже несовместимого характера. К первой традиции можно отнести начальника старчества в Оптиной пустыни преподобного Льва. Ко второй – преподобного Амвросия Оптинского.

Примеры его веселых изречений хорошо известны. На ежедневный, дежурный вопрос постоянно окружавших его просителей: «Как жить?» – по своему обыкновению он отвечал в шутливом тоне: «Жить – не тужить, никого не осуждать, никому не досаждать, и всем мое почтение». Или так: «Нужно жить нелицемерно, и вести себя примерно; тогда наше дело будет верно, а иначе выйдет скверно». Или так: «Жить можно и в миру, только не на юру, а жить тихо».

Старец Амвросий был много лет тяжко, неизлечимо болен, так что помногу дней и с постели не мог встать. Но просители не принимали его болезнь в расчет, приступали к нему со своими бедами. Вот как он жаловался на свои плачевные обстоятельства в письмах.

«Старость, слабость, бессилие, многозаботливость и многозабвение, и многие бесполезные толки не дают мне и опомниться. Один толкует, что у него слабы голова и ноги, другой жалуется, что у него скорби многи; а другой объясняет, что он находится в постоянной тревоге. А ты все это слушай, да еще ответ давай, а молчанием не отделаешься, – обижаются и оскорбляются» (34 67).

Какой теплый свет сквозит во всех этих словах. Здесь и жалоба, и благодарение, и непередаваемый юмор, и молитвенность. В юморе может струиться свет! Вот каким разным оказывается смех.
…

Порно

Мы сказали выше, что представления первых веков нашей эры носили порнографический характер, против чего и восставали святые отцы церкви. Но вполне резонно спросить, если и сейчас мы не можем квалифицированно отличить эротику от порнографии, как это можно с уверенностью утверждать о театре начала нашей эры. И было ли тогда само понятие «порнография»? Оказывается, было, именно тогда оно и вошло в жизнь. Это греческое слово скрыто в русском переводе. Иоанн Златоуст, говоря о театре, постоянно употребляет его. Об актрисах он говорит как «о блудницах», которые дают «развратные представления». Театры «полны блуда и прелюбодеяния», там можно «слушать блудных женщин», … «речи блудных женщин», где «развратные речи», «блудные песни», «обольщения блудниц», «любострастный голос». Там дают «драмы прелюбодеяния», в которых показываются «прелюбодеяния богов … их явные студодеяния», которые стыдно было бы смотреть, даже если бы их совершали скоты (15 348). Там зрители «имеют связь… с блудницей… пожеланием» и на пиры тоже «приводят блудниц», они «блудодействуют там». «Где сидят, пригвоздившись глазами к бесчестным женщинам». Любители смотреть «развратные представления» … «растлевают свое сердце». Это «сатанинское позорище», на котором «обольщение таково, что отраву душ принимают даже с удовольствием».

Так вот, все эти слова, – «разврат», «блуд», «растление», определяющие театральные представления, в греческом языке имеют один корень – порно. По-гречески «pornh» (порно), – шлюха, проститутка, блудница. То есть сам Златоуст определил жанр современного ему театра, как порнографический. Там давали порнографические драмы, с показом всевозможных извращений. Употребляет он и другие, и без перевода известные нам слова, например, «poruenw» – (парвеню), что, значит, вести развратную жизнь (во французском языке, – выскочка, дурной, порочный). И «poruoV» – развратник, блудник.

Растление – вот что несут эти зрелища народу. Сначала обольщают, потом растлевают. Так что, возвращаясь с представления, человек уже полон похоти и прелюбодейства.

В эпоху Иоанна Златоуста, как впрочем, и для христиан всех эпох, «порно» имеет и апокалиптический смысл. «Порно» – символ апокалипсиса, знак приближения конца мира. В Откровении Иоанна Богослова употреблено именно это слово, как знак, по которому узнают, что настали последние времена пришествия антихриста. В семнадцатой главе Иоанн описывает великую блудницу, сидящую на звере. Он называет ее имя: «pornhV thV megaloV» – великая блудница (Откр. 17. 1.). Дословно можно сказать – мега блудница. Вот где встречается это слово – «порно». Прочитаем эту главу дальше и нам многое станет понятно.

Как она была разнаряжена! «И жена облечена была в порфиру и багряницу, украшена золотом, драгоценными камнями и жемчугом, и держала золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотами блудодейства ее; и на челе ее написано имя: тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным» (Откр. 17. 4.). Порфира, багряница – царские одежды. Значит, она вхожа во дворцы подобно царицам. Не напрасно святые отцы так обличали накрашенных, «с неприличием и бесстыдством» разодетых женщин, которые водят за собой «бесстыдников» (парвеню). «Да погибнет тот, кто первый начал раскрашивать Божию тварь. Потому что он первый примешал к краскам бесстыдство, как иногда бесстыдные скоморохи, не достойные имени мужей, выставляют наружу изображение сокрытого внутри безобразия…», – теперь понятно, откуда такой обличительный накал у Григория Богослова. Подобное описание уже было в Апокалипсисе, и в каком ужасном контексте, а теперь оно узнается в жизни. Вот почему у отцов церкви так часто встречаются обличения, вроде бы невинных румян, притираний. Но это никак не относится к театру и театральному гриму. Это относится к нравственности.

По сути, имя этой самой жене, блуднице – «порно». Но расшифровывается оно как «тайна, Вавилон…» и т.д. потому что это духовная сущность. Тайновидцу был открыт суд «над великою блудницей, сидящей на водах многих». Как потом объясняется, воды – это «люди и народы, племена и языки» (Откр. 17. 15). «С нею блудодействовали все цари земные и вином ее блудодеяния упивались живущие на земле». Очень похоже на порнографические (или то же самое – эротические) зрелища, которым упиваются живущиена земле. Зрелища дозволены государством, поэтому «все цари земные блудодействовали с ней». Блудодейство царское не простое, этот блуд заключался в попустительстве растления собственного народа. Они разрешали блуду входить и в города, и в собственные дворцы.

А вот и описание суда над блудницей: «После этого я увидел Ангела, сходящего с неба и имеющего власть великую. Земля осветилась от славы его. И воскликнул он сильно, громким гласом говоря: пал, пал Вавилон, великая блудница, сделался жилищем бесов и пристанищем всякому нечистому духу, пристанищем всякой отвратительной и нечистой птице; ибо яростным вином блудодеяния своего она напоила все народы, и цари земные любодействовали с нею, и купцы земные разбогатели от великой роскоши ее». (Откр. 18. 1 – 3). Эта блудница одновременно и Вавилон, чтобы не думали, будто это какая-то реальная женщина. Это сама порнография, шествующая начиная от Вавилона, по всем городам и весям.

То, что от нее разбогатели купцы земные, вполне понятно, порнография дает самый большой доход. Статистика современной Москвы говорит, что незаконная порнография ежемесячно приносит у нас доход в миллион долларов.

Порнографию, конечно, не следует понимать, как только эксплуатацию обнаженного женского тела. Это само растление, его бесконечно разнообразные виды и жанры. Это духовная сущность, и физическое сочетание с этой «блудницей» даже и невозможно, тут совокупление происходит мысленно, «пожеланием», как говорил Златоуст. Так сочетаются и с театральным образом. Победить эту блудницу – порнографию, можно только духовно, только ангел может справиться с ней. Законодательство здесь бессильно. Это не значит, что его нельзя использовать. Но воздействовать на сердце человеческое закон не может. А блудодействуют именно в сердце. «Кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с ней в сердце своем» (Мф. 5. 28.)– говорит Христос. И опять здесь не случайно «смотрит», ведь можно было бы сказать – думает, мечтает, помышляет. Он смотрит, делая себе «смотрилище», зрелище, и зрелище это «исполнено сатанинской силы», как убеждает нас Златоуст. Образ, а с ним и блудница, входят в сердце через глаза.

Этому надлежит быть, это есть, но это не значит, что бессильна, напрасна и проповедь Златоуста. Ведь все: цари, и купцы, и народы участвовали в блудодеяниях ее, но народ Божий не участвовал. «И услышал я иной голос с неба, говорящий: выйди от нее, народ Мой, чтобы не участвовать вам в грехах ее и не подвергнуться язвам ее. Ибо грехи ее дошли до неба и Бог воспомянул неправды ее» (Откр. 18. 4 – 5).

Так что не напрасно говорил Иоанн Златоуст, не напрасно землетрясения потрясали Царьград, как бы вторя словесным громам обличителя блудницы, не напрасно сильные мира сего ополчились на пастыря Божия, который «от небес приял Божественную благодать». Он был устами описанного ангела, говорившими не ангельскими, а понятными для людей словами. И народ Божий, слушал его, а не «блудные речи», «народ Мой» не участвовал в «грехах ее».

Какие же последствия для человека от порнографии, от духовного растления? И тогда, во времена Иоанна Златоуста спрашивали об этом. И уже тогда, когда не было еще точных научных методов исследования, не существовала социология, были даны исчерпывающие ответы. Люди развращались. При этом сами не замечали этого, не понимали, что с ними происходит.

«Можно ли стерпеть, можно ли снести? даже и самого дня не постыдились, в который совершились знамения спасения рода нашего… оставив церковь, и жертву духовную, и собрание братии, и, забыв важность поста, отдался в плен дьяволу и повлекся на зрелище. – Так пламенно начинает Златоуст очередную проповедь о вреде зрелищ. – …Старцы посрамили свои седины, юноши подвергли опасности свою юность, отцы привели туда своих детей, ввергая их, в самом начале невинного возраста, в пропасть нечестия, так что не погрешил бы тот, кто называл бы их не отцами, а детоубийцами, нечестием погубляющими души рожденных ими. Какое же, скажешь, здесь нечестие? И потому я и скорблю, что ты, находясь в болезни, не чувствуешь, что ты болен, и не ищешь врача, ты исполнен прелюбодеяния, и спрашиваешь: какое нечестие? Или ты не слышал слов Христовых: «кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем» (Мф. 5, 28). А что, если я, скажешь, буду смотреть не «с вожделением»? Но как ты можешь убедить меня в этом? Кто не воздерживается от того, чтобы смотреть, но прилагает к этому такое усердие, тот как может после созерцания остаться чистым? Разве тело твое камень? разве оно железо? ты облечен плотью человеческою, которая скорее соломы воспламеняется от похоти» (39 103 Из слов против зрелищ, 278).

Дальше следует уже знакомое по другим беседам описание зрелища. Приведем его: «…сидя наверху, где столько побуждений к нескромности, видя блудную женщину, выходящую с обнаженной головою, с великим бесстыдством, одетую в золотые одежды, делающую важные и обольстительные движения, поющую блудные песни и развратные стихотворения, произносящую срамные слова и совершающую такие непристойности, какие ты, зритель, представляя в уме своем, потупляешь взоры, как смеешь говорить, что ты не испытываешь ничего человеческого…» (там же)?

Вот это зрелище предстало перед нашими глазами, так, слово мы побывали на нем. Хотя и без подробностей. Подробности подобного рода зрелищ, впрочем, нам хорошо известны. Это довольно точное описание выступления какой-то современной порно-звезды, поп – или рок-идола. Это кумир, обезумевших от зрелищ людей. Один из тех кумиров, которые говорят о себе, подобно одной из современных рок-групп, что они популярнее Христа. Современные секты, не будем называть их христианскими, любые секты, именно устройство подобных зрелищ, положили в основу своих «богослужений». Они применяют самые новейшие PR-технологии. Эти приманки шоу бизнеса, таковы, что блудницы и в президентских выборах участвуют. Какие же последствия от такого зрелища усматривает святитель?

«…И хотя ты и не имел совокупления с блудницей, но имел с нею связь пожеланием, сделал грех волею. И когда окончится зрелище, когда она (порно-блудница Л.А.) уже уйдет, в душе твоей останется ее образ, слова, одежды, взгляды, походка, стройность, прелюбодейные члены… Не отсюда ли беспорядки в доме? Не отсюда ли гибель целомудрия? Не отсюда ли расторжение браков? Не отсюда ли брани и ссоры? Не отсюда ли бесчисленные неприятности? – Не однажды в своих проповедях он рисует эти картины разложения семьи. – Не отсюда ли развращение жизни, расторжение брачных союзов, брани и ссоры в семействах? (44 т.4, Три беседы о Давиде и Сауле, беседа III, 855). Зрелище расстраивает внутренний мир человека, делает его страстным и похотливым. «Распалившись на зрелищах похотью, и пленившись чужим обольстительным лицем, ты отвращаешься от целомудренной и скромной жены, подруги всей твоей жизни, оскорбляешь ее, осыпаешь тысячью упреков … безумно ищешь повода к ссоре, с отвращением смотришь на всех домашних, предавшись совершенно в плен нечистой похоти … и нося в душе запавшее в нее звук голоса, поступь взгляд, движения и все образы блудные… И что говорю о жене и доме? На саму церковь будешь смотреть не так приятно… и слова о целомудрии и чистоте будешь слушать с неудовольствием. Слова эти будут для тебя не поучением, а осуждением» (там же). И человек постепенно совсем отстает от церкви.

И в другой проповеди он рисует схожую картину. «Возвращающийся со зрелища с неудовольствием смотрит на жену, жестоко обращается со слугами, гневается на детей, бывает недоволен всеми» (40 Беседа XLII на Деяния апостольские, 201). И вот вывод, даже выделим его курсивом «Много зла причиняют городам зрелища, зла великого, мы даже и не можем представить, сколь великого» (там же).

Златоуст рисует впечатляющую картину разложения общества. Так шествует «великая блудница», по городам, государствам, заходя в каждый дом, и внося разврат, развал, разложение. Добавим к этому, что кроме разводов, ссор, разрушения семей, увеличивается количество абортов, уничтожается институт семьи, учреждается сексуальное или половое партнерство. Контрацептивы становятся спутниками всей жизни. Растление общества несет распространение извращений, граждане начинают совокупляться противоестественно. А зрелища, где пропагандируется подобный образ жизни, распространяются с помощью кино и телевидения, миллионными тиражами, мало того, подобные зрелища получают высшую оценку ценителей, – различные престижные премии. А правители государств почитают за честь встретиться с такими блудницами, ибо такие встречи поднимают их рейтинг.

«Причина этого в том, – продолжает Златоуст, – что ты возвращаешься домой не один, а приводишь с собою блудницу, входящую не явно и открыто, – что было бы сноснее, ибо жена тотчас бы выгнала ее, – но сидящую в твоей душе и сознании, и воспламеняющую внутри тебя вавилонский, и даже гораздо сильнейший пламень. Ибо пищею этого пламени служит не хворост, нефть и смола, но вышесказанное, и все у тебя приходит в беспорядок. Как больные горячкою, не имея никакой причины обвинять прислуживающих им, по дурному влиянию болезни бывают недовольны всеми, отталкивают пищу, оскорбляют врачей, гневаются на домашних и обижают служащих, так точно и одержимые этою тяжкою болезнью беспокоятся и негодуют, постоянно представляя себе ту блудницу» (там же).

Блудница, проникшая во внутренний мир, воспламеняет там вавилонский пламень. Имеется в виду пламень пещи, в который были ввержены три неопалимых отрока. Вкусив порнографическихзрелищ, человек вновь влечется на них.Возникает, как мы сейчас говорим – зависимость. Вот как ее описывает Златоуст: «О, тяжкие дела! Волк, лев, и прочие звери, быв ранены стрелою, убегают от охотника, а человек, одаренный разумом, получив рану, стремится к той, которая ранила его, чтобы получить еще жесточайшую рану, и находит удовольствие в этой ране; это прискорбнее всего и производит неизлечимую болезнь. Ибо кто не ненавидит своей раны и не хочет избавиться от неё, тот не станет искать врача. Потому я и скорблю и терзаюсь, что вы приходите оттуда, получив такую заразу, и за малое удовольствие навлекаете на себя непрестанное мучение. Подлинно, еще прежде геенны, вы уже здесь подвергаете себя крайнему наказанию. Не крайнее ли, скажите мне, мучение – питать такую похоть, постоянно воспламеняться и везде носить с собою огонь непотребной любви и угрызений совести…» (там же, 279)?

Некоторые говорят, что подобной зависимости не существует, или они сами ей не подвержены. Тогда посоветуем проделать над собой такой опыт. Несколько дней попробуйте не включать телевизора. Посмотрите, что будет.

Иоанн Златоуст знал, что победить эту блудницу нелегко, и применял крайние меры – отлучал любителей зрелищ от церкви. Поскольку чтение Иоанна Златоуста еще не стало любимым занятием читателей, как это было всегда на Руси, и теперь от церкви не отлучают, то приведем финальную часть беседы, где Златоуст отлучает от церкви.

«Посему я предупреждаю и объявляю громким голосом: если кто после этого увещания и наставления пойдет на нечестивые и гибельные зрелища, того я не впущу внутрь этой ограды, не сделаю причастником таинств, не позволю ему прикоснуться к священной трапезе, но как пастыри отделяют шелудивых овец от здоровых, чтобы болезнь не распространялась и на прочих, так точно поступлю и я… В начале я употреблял увещание и совет, а теперь, после такого увещания и наставления, необходимо, наконец, прибегнуть и к отсечению. Ибо, хотя я и не имею железа, но имею слово острейшее железа, хотя я и не ношу огня, но есть у меня учение пламеннейше огня и могущее жечь сильнее…» (там же, 280).

Так христианство оставалось и остается солью в этом мире, предохраняя его от полного и быстрейшего разложения. Никакая религия, никакая философия и, никакие государственные законы не боролись с развратом более последовательно и непримиримо, чем христианство.

Просмотрено (379)